Вчера будет война - Страница 78

Московская речка Сетунь – смех, а не речка. Разве что берега заболоченные. А глядишь ты – запнулись.

Капитан Джугашвили, чуть горбясь, пробежал по извилистому ходу сообщения. Над головой неприятно цвиркало, но подсознание отсекало привычные звуки. Все одно «свою» пулю не услышишь, а предостережение – тебя, дескать, обстреливают, командир, поберегись – было излишним. Обстрел был круглосуточным, как осенний дождь. Под ногами хлюпало, кирпичная засыпка была надежно вбита сантиметров на двадцать в глубь болота.

До НП дивизиона оставалось метров сто, когда к чавканью сапог добавились более мощные всхлипы. Немецкие мины уходили в болотистую почву чуть не на полметра и взрывались уже там, не нанося существенного урона. Однако ж налет был плотным – одна из мин ухнула за изгибом хода.

Чавкающий звук разорвавшегося в болоте тяжелого снаряда заставил капитана на рефлексе – дедушка Павлов был бы в восторге – растянуться в грязи. Налет был слабеньким – с боеприпасами у немцев, судя по всему, было туго, да и уходящие глубоко в болотистую землю снаряды оставляли большую часть осколков в грунте. Капитан испытывал прямо-таки нежные чувства к раскисшей почве Лужников и к серой октябрьской погоде. И готов был смириться и с сыростью блиндажей, и с тем, что не укрепи саперы траншеи бревнами – их затянуло бы за пару дней.

Край ближайшего бревна был стесан «под замок», чуть выше виднелась вырубленная топором римская цифра. Не иначе остаток раскатанного саперами домика из лужниковской деревеньки. Дома, конечно, жалко, но пусть уж лучше так, чем сгорят без пользы. Добежав до НП, Джугашвили махнул рукой вскочившей было радистке и протиснулся между пахнущих мокрым сукном и застарелым потом спин к стереотрубе.

Наблюдатель посторонился, пропуская командира батареи к окулярам. Рожки объективов повело вправо, потом влево. Лес на крутом берегу Сетуни, за Москвой-рекой, в поле зрения был выбрит начисто, – сколько за месяц городских боев туда вбухали железа – и из Лужников, и с Поклонки – выяснит разве что какой дотошный историк лет через 50. По крайней мере, сам капитан счет выпущенным боекомплектам своего дивизиона уже потерял. Помпотех, отвечающий за состояние стволов, помнил, наверное – но вчера его накрыло, до санбата вроде довезли, а там – кто знает.

– Шевелятся, товарищ капитан! – Деталей было не разглядеть, но какое-то серое движение на гребне и ниже по склону царапало глаза.

– Связь с огневыми? – Мокрая спина телефониста напряглась, «Ромашка» тонула в помехах.

– Есть связь!

– Ориентир двенадцать, право пять, по десять снарядов на орудие, беглым! – пристрелка, после потери счета боекомплектам, выпущенным именно по «ориентиру двенадцать», не требовалась, – огонь!

Концентрирующаяся для очередного рывка через Сетунь немецкая пехота залегла под стадвадцатидвухмиллиметровыми разрывами. Пехота на нашем берегу вяло добавила минометами, но это было уже излишним – атака сорвалась так и так.

Впрочем, все только начиналось. Разозленные срывом очередной атаки и неизбежными потерями немцы открыли огонь по позициям дивизиона, им ответили восьмидюймовые гаубицы и морские шестидюймовки «Опорного пункта номер три». Авиации было тесно под цеплявшим верхушки Воробьевых гор влажным небом, так что дуэль богов войны проходила «один на один».

Заброшенная было с началом войны, гигантская стройплощадка на месте разрушенного собора жила странной жизнью. На поверхности, в бетонных кратерах боевых постов «Опорного пункта номер три», обшаривали небо хоботки зенитных автоматов. Судя по всему, не зря – алюминиевый хвост со свастикой, торчащий из Москвы-реки почти вертикально, был тому доказательством.

Амбразуры бетонных укрытий на закате давали красноватые отблески линз, по которым с Воробьевых гор временами вели огонь полевые гаубицы. Правда, лишь изредка – пробить бетон, даже не успевший набрать полную прочность, но напичканный легированной сталью в качестве арматуры, легкие снаряды не могли, а в ответ на каждый залп по наводке «слухачей» прилетали два-три десятка шести– и восьмидюймовых «чемоданов»

Бетонные казематы, армированные первоклассными стальными конструкциями, прятали тяжелые пушки – столь громадные, что колесный ход для них создать так и не удалось. Тракторные гусеницы при каждом выстреле вышибали из бетонного пола крошку. Мощные стены многократно усиливали эхо, даже забитые ватой уши под клапанами ушанок глохли. Штуки четыре отстрелянных лейнеров лежали рядком около стены, на наброшенных поверх них матрасах кто-то дрых, замотав голову тряпьем.

За орудиями из огороженных деревянными козлами дыр в полу наскоро налаженные ленты транспортеров поднимали пятидесяти– и стокилограммовые чушки снарядов и ящики с зарядами. Еще пятью метрами ниже, в технических помещениях так и не построенного дворца, по наскоро уложенным рельсам, метростроевские вагонетки выныривали из черных потерн, доставляя все новые снаряды к аккуратным масляно отблескивающим рядам.

Четверо краснофлотцев покидали в пустую вагонетку стреляные гильзы и покатили ее обратно. На каждом стыке наскоро уложенного пути гильзы подпрыгивали и звенели. В дальнем конце потерны возник неверный свет, вагонетка прогрохотала по дощатому настилу и выкатилась на платформу скупо освещенной станции. Часть мраморных плиток со стен и раскрывающихся мраморными цветами колонн осыпалась, обнажив ноздреватый бетон.

Подвывая электродвигателями, на свободный путь подкатил обычный поезд метро со снятыми дверями. Другие краснофлотцы грузили на носилки многопудовые снаряды, выносили, укладывали на мраморном полу. Комендант станции – скорее старый, чем пожилой майор с орденом Красного Знамени и знаком «Почетный железнодорожник» распекал молодого капитан-лейтенанта, тот вяло отругивался.