Вчера будет война - Страница 70

Приднепровские степи горели. Бронированные клинья крестили равнины, пытаясь поймать друг друга, копыта тысяч коней вздымали пыль, ища мягкое подбрюшье механизированных орд, перегрызая артерии и вены, по котором цистернами шел бензин – кровь войны. Тут не было ДОТов, не было многокилометровых траншей – разве что наскоро вырытые ячейки. Тут был пахнущий дымом ветер, горящие у подножья древних курганов бензиновые костры, скорость и ярость. И вопрос – кто же устанет первым.

В цеху было непривычно тихо. Нет, что-то как обычно звенело, что-то стучало, шипело, скрежетало. Но разве ж то шум! Производственные линии, еще месяц назад стоявшие несокрушимой фалангой, напоминали старческую челюсть – пустых фундаментов было как бы не больше, чем станков.

– Товарищ инспектор! Я все прекрасно понимаю. И что стране нужны танки, я знаю не хуже вашего. Только извините меня за грубость – из нихрена нихрена и выйдет! Вы меня хоть сейчас расстрелять можете, но станков от этого не прибавится. Карусельные станки эвакуированы? Эвакуированы. Сварочные автоматы эвакуированы. Прессы эвакуированы. Кстати, это что, товарищ инспектор – вредительство? Станки – на Урал, а немец до Харькова так и не дошел?! Так что мы сейчас, товарищ инспектор, не танкостроительный завод, а всего лишь танкоремонтный. Причем хреновый.

– Товарищ Бондаренко, – глаза сталинского порученца внимательно смотрели из-за стекол «интеллигентских» очков, – я не говорю о расстреле. И о вредительстве я сейчас не говорю. Я говорю о танках. Пожалуйста, перестаньте перечислять то, чего у вас нет и что тому причиной. Меня интересует, что вы можете сейчас и что вам нужно, чтобы производить технику.

– Станки мне нужны. Прежде всего – станки. Без карусельных станков мы просто не можем точить башенные погоны. А танк без башни – это…

– Значит, башни – ваша основная проблема? Немцы, между прочим, широко применяют безбашенные танки. Я это на собственном опыте знаю, – инспектор, возмутительно молодой, еще тридцати нет салаге, рефлекторно потер свежий шрам поперек высокого лба.

– Если бы только башни. У нас, куда ни кинь, проблема. Но с башнями тяжелее всего, да.

– За неимением гербовой… – произнес инспектор.

– За неимением горничной… – одновременно улыбнулся Бондаренко.

Они посмотрели друг в другу в глаза и расхохотались.

– Будьте спокойны, товарищ Андропов. Танки – не танки, а броня у вас будет. Еще прошу не сильно битых немцев, которые не в клочья и которых в тыл удалось утащить, к нам свозить. Заделы по корпусам и моторам у нас тоже не бесконечные. А так глядишь – из трех два соберем и к делу приспособим.

«Чертовы иваны!» – командир 16-й танковой дивизии вермахта генерал Хубе рассматривал три бронированных разнокалиберных туши, оставленные откатившимися русскими всего в двух километрах от понтонного моста. Одна интереса не представляла – обычный «Микки-Маус», он же «Русский Кристи», а вот две другие…

Дальше всех в глубь позиций прорвалось нечто, напоминавшее «Т-34», только лишенное башни. В передней части корпуса возвышалась грубо сваренная броневая рубка, из которой торчал короткий толстый ствол двенадцатисантиметрового калибра. А вот третья машина была отвратительна своей противоестественностью. Схожей формы рубка на шасси хорошо знакомого «Pz-III», с длинной дрыной русской танковой пушки в лобовом листе. Сквозь копоть проглядывала большая – для вящей заметности – красная звезда. Бортовой люк был открыт, из него по пояс торчало тело русского танкиста в ребристом шлеме. Из самоходки несло горелой резиной и горелым человеческим мясом. Генерал провел единственной рукой (левую он потерял еще на Первой мировой) по неровному шву и обернулся.

Ближе к Днепру полыхали еще четыре костра – два танка его батальона, БТР приданных гренадеров и нечто уже совершенно неопознаваемое, разнесенное на куски тяжелым гаубичным снарядом русской самоходки.

Если русские научились клепать таких монстров в деревенских кузницах (судя по качеству сварки) – дело дрянь. Замкнуть кольцо окружения вокруг Киева без встречного удара с севера, силами одной лишь танковой группы вряд ли удастся.

* * *

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: – Господь вас спаси!
– И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
К. Симонов, 1941

Потоки отступающих войск хлюпали по разбитому проселку. Пожженные и вытертые шинели, осунувшиеся лица. Солдаты проходили как сквозь строй – взгляды, которыми отходящие войска провожали из-за покосившихся жердин заборов, били наотмашь не хуже батогов. Два десятка предвоенных лет, наполненные тяжким крестьянским трудом, страна успокаивала себя мыслью, что все эти тяготы и лишения – ради Красной Армии, ради того, чтобы «малой кровью, на чужой территории», «и врагу мы не позволим рыло сунуть в наш, советский огород»… Эх…

Не сильно даже и битые – основной удар танковых колонн Гота и Клейста пришелся южнее, вдоль Минского, и севернее, вдоль Волоколамского шоссе, – нагруженные полуторным, а то и двойным боекомплектом, не сильно голодные, солдаты тоже не понимали, почему они уходят. Три дня окапывались, мозоли от лопат слились в одну большую подушку, отразили несколько жидких атак, не особо даже напрягаясь – и на тебе.