Вчера будет война - Страница 103

103

Светлана Мартынова-Сталина. «Двадцать писем внуку». Красноярск, 1973 г.

Должно быть, слухи о том, что русские умеют и не стесняются управлять погодой, не лишены оснований. Еще вчера с полудня моросил противный мелкий дождь, а сегодня с утра небо сияло первозданной голубизной, которую накрест пересекали инверсионные следы.

Гостиницы иностранным журналистам, видимо, специально отвели на юго-западе Москвы, чтобы, проезжая до центра города, они могли оценить масштаб строек – и что уже было сделано, и что делалось прямо сейчас. Краны вонзались в торжествующую синеву, колонны грузовиков, подобно муравьям, сновали туда-сюда с поддонами кирпича, оконными рамами, панелями перекрытий. Конечно, до пробок Лондона или Нью-Йорка русским было далеко – но Джереми Херц из «Вашингтон Пост» предлагал пари всем и каждому, что через каких-нибудь двадцать лет в Москве будет не протолкнуться.

Такси выскочило на Октябрьскую площадь (всезнающий Херц утверждал, что раньше площадь именовалась Калужской) и покатило по улице Димитрова (Якиманка – опять-таки по сведениям американца). Здесь, в центре, раны войны были уже залечены. На месте разрушенных до основания купеческих особняков высились монументальные здания – попроще, чем довоенный ампир улицы Горького, но вполне достойные не самых окраинных районов Большого Яблока, по мнению Майкла Коэна из «Ньюсуика».

Пролетев мимо серой громады «Дома на набережной», такси влетело на Большой Каменный мост.

– Тут было наше посольство, – Артур Дженнингс, пожилой джентльмен из «Таймс», славился в сообществе иностранных журналистов Москвы как своей сонливостью (следствие полученной во время бомбежки Лондона контузии), так и способностью просыпаться в самый, по мнению коллег, неподходящий момент. По крайней мере, ни одна сенсация в радиусе досягаемости его фотоаппарата еще не уходила незафиксированной.

– Иногда я думаю, что вовсе не немцы разнесли его на клочки. Знаете, Сталина всегда злило гнездо «проклятых империалистов» прямо напротив его кабинета. Так что я не удивлюсь, если русские не пожалели пару грузовиков динамита, чтобы под шумок подарить своему премьеру маленькую радость. Я жалею, что в момент, когда посольство взлетело на воздух, находился в Мурманске.

Все засмеялись, кроме водителя. Возможно, он и был агентом ГеПеУ, знающим английский по должности, но виду не подал.

Стены Кремля, освобожденные от земляных насыпей, больше не напоминали своей беззубостью рот нищей старухи. Разве что треть зубцов немного отличалась по тону от остальной стены, впрочем, со временем разница обещала сойти на нет. Правда, башни, лишенные островерхих шатров, потеряли свою восточную экзотику и почти не отличались от башен обычных европейских замков. Именно поэтому никто не хотел заключать с Херцем пари на то, что русские, дай им время, восстановят башни в прежнем виде – все были уверены в этом и так.

Слева от моста буравила небо целая пачка кранов. Что русские собирались строить на месте знаменитого «Форта Сталин», пока не знал никто, то ли восстанавливали собор, то ли возобновили стройку «Palace of Soviets». Вот тут основание для пари было – Коэн ставил на собор, упирая на символизм, Херц – на дворец, упирая на символизм же. Дело явно шло к тому, что кто-то из них в ближайшее время станет на десяток долларов богаче, а кто-то беднее на ту же сумму.

Около сверкающего новой крышей и свежей краской Манежа такси остановилось – движение по площади было закрыто. Таксист выписал квитанцию, несмотря на дежурные возражения, отсчитал сдачу. Всю мелочь у Херца выкупил Коэн – его сын коллекционировал экзотические монетки. Дженнингс выбрался из машины последним, стремительная «Победа» с прогазовочкой рванула с места и влилась в поток.

Через площадь к мосту Кутафьей башни шел народ – мужчины в пиджаках и военной форме, женщины в ситцевых платьях и военной форме же. Коэн заметил, что снимки русских женщин «in uniform» – а кое-кто из них имел на погонах по два просвета, Коэн клялся, что видел даже женщину-генерала, – будут настоящей красной тряпкой для американских феминисток. Херц пошутил, что говорить о красных тряпках в самом логове коммунистов небезопасно.

Дженнингс смотрел на стоящие рядами танки – те самые, со вчерашнего парада. Он помнил и берлинский парад сорок четвертого, где приземистые стремительные «Forty-Three» – русские танкисты, как ему сказали, называли их «крокодилами», произвели фурор среди военных миссий союзников. Рядом стояли довершившие тогда моральный разгром тяжелые «Сталины» – впрочем, союзникам пришлось легче, чем немцам до того – для них разгром был только моральным.

На этот раз русские выставили кое-что новенькое – помимо шести– и восьмидюймовых гаубиц на тяжелых шасси, чуть поодаль стояли зенитные спарки и меньшего калибра счетверенки, тяжелые бронетранспортеры, из распахнутых и на всякий случай зафиксированных люков которых доносился детский гомон: «По фашистским гадам – ого-о-онь!» Чуть дальше, уже за легкими заграждениями, на дощатых постаментах, расположились прошедшие вчера косяком над Красной площадью ноздрястые реактивные «МиГи» и тяжелые «Ильюшины»

Он поднял прошедший с ним (в буквальном смысле) и Крым, и Рим «Кодак» с мощным телеобъективом – перед Кремлем пленку стоило дощелкать. Стоящий рядом с тяжелой артиллерийской установкой в качестве гида военный с погонами лейтенанта нахмурил было брови, но, увидев карточки «Пресса», развернулся обратно к машине, с беспокойством наблюдая за оседлавшими самоходку детишками. Дженнингс его отлично понимал – десяток отпущенных на каникулы школьников вполне сравнимы по разрушительной силе со стокилограммовым немецким фугасом.

103